Древнерусский залог

Упоминания о нем содержатся в Псковской Судной Грамоте, не требовал передачи заложенного имущества во владение кредитора. Этим залог недвижимого имущества в Пскове существенно отличался от аналогичного института в Киевской Руси, а также в Московском государстве XV-XVI вв., где недвижимое имущество переходило во владение залогодержателя-кредитора. Кроме того, залог без передачи владения кредитору был известен и в Новгороде. Подтверждением тому служат акты, до юридического быта относящиеся, где встречается залог двора, причем оговаривается, что когда кредитор будет приезжать в Новгород, он будет иметь право останавливаться в усадьбе должника, который, в свою очередь, обязывается содержать этот двор в состоянии, соответствующем его назначению. Таким образом, и Псковская Судная грамота, и новгородские акты, и некоторые московские позволяют думать, что на известной стадии своего развития залог понимался народным правосознанием как обязательство вещи. Вещь становилась главным должником в залоговой сделке. А сам принцип залога как долга, вооруженного имущественным взысканием, был диаметрально противоположным принципу личного долга. Однако оставление заложенного имущества в руках должника было редким явлением для Российского государства того времени. Поэтому можно сказать, что наиболее распространенной и ранней формой залога в России являлась передача имущества во владение кредитора-залогодержателя, которое соединялось чаще всего с его пользованием*(17). Необходимо отмстить, что подобный "переход давал кредитору немедленно право собственности на заложенную вещь так, как до конца XVIII в. наше правосознание не могло представить себе фактическое обладание отдельно от права собственности"*(18). Должник-залогодатель сохранял лишь надежду, что ему будет возвращена заложенная вещь, если он когда-нибудь удовлетворит требования кредитора. Помимо вышеизложенной, существовала еще и другая форма залога, напоминающая римский пигнус, при которой залогодержатель получал право владения и пользования, но был обделен правом собственности на вещь. В этой связи интересен Указ Ивана Грозного от 11 января 1557 г., изданный с целью облегчить, по крайней мере, временное бедственное положение должников в Московском государстве путем регулирования роста и рассрочек платежей. Этот указ нормировал заемные долги, обеспеченные недвижимостью с передачей последней в руки кредиторов, и для ускорения погашений постановлял, что эти недвижимости должны быть возвращены залогодателям, которые в течение пяти лет обязаны будут внести капитал и вдобавок установленный указом процент. К тому же закон устанавливал, что если в течение пяти лет долг не будет уплачен, вотчина возвращалась кредитору. Рядом с вышеуказанной формой залога существовала с ранних времен и другая, при которой заложенное имущество не переходило ни во владение, ни в собственность кредитора. Однако подобные случаи были столь редки для российского залогового права, что общие результаты развития данного института свелись к тому, что "до начала XVIII века залоговая сделка всегда устанавливалась в пользу залогодержателя. И проявлялась эта собственность не только во владении и пользовании предметом залога, но и в праве распоряжения заложенной вещью"*(19). Упадок экономической жизни вызвал падение ценности недвижимого имущества, поскольку оно всегда находилось в опасности полного разорения вследствие случайностей войны и смуты, а также господство условия о праве залогодержателя присвоить вещь в случае просрочки. Л.А. Кассо полагал, что основной наиболее характерной чертой древнерусского залога, притом в каждой залоговой сделке, было право залогодержателя присвоить имущество в собственность после просрочки. Однако исследования А.С. Звоницкого говорят о том, что просрочка не влекла перехода имущества в собственность залогодержателя с такой неизбежностью, как это полагал Л.А. Кассо. Условие о праве залогодержателя присвоить вещь в случае просрочки не изменило сущности залога без передачи владения и было в применении к нему лишь дальнейшим развитием обеспечительной идеи. Уложение Алексея Михайловича 1649 г. дает уже довольно подробное представление о залоге. По российскому законодательству, залоговое право представляло собой отношение дополнительное, обусловленное существованием основного обязательственного отношения, возникающего в результате договора. Однако, как заметил Д.И. Мейер, несмотря на то, что "редко залог заключался отдельно, а большей частью сливался с обеспечиваемым им договором, он, несмотря на свое второстепенное, принадлежностное значение, выступает на первый план"*(20). Субъектами залоговых отношений обычно являлись те же лица, что и в основном обязательстве. Однако допускались случаи, когда должник и залогодатель могли не совпадать в одном лице*(21). Соборное уложение 1649 г. ограничило круг субъектов залоговых сделок. Статья 40 главы 19 Уложения установила запрет "русским людям всяких чинов под угрозой государственной опалы продавать и закладывать, а иностранцам покупать и брать в залог дворы и дворянские места в Москве"*(22). В XVIII в. залоговое право приобретает временно свойственный ему характер права на чужую вещь. Это была, по мнению А.С. Звоницкого, смелая попытка реформы нашего залогового права - настолько смелая, что жизнь оказалась еще не подготовленной к ее восприятию. Залоговое право по закону 1737 года уже не превращалось в право собственности, а заложенное имущество подлежало продаже с публичных торгов. Таким образом, залог был признан средством обеспечения долга, который должен служить только для этой цели*(23). Залог прекращался лишь с уплатой должником полученной суммы или же с взыскания ее в результате продажи с публичных торгов. В первом случае, по Указу 1737 г., кредитор, сделав соответствующую надпись на закладной о получении платежа, должен был представить ее в воеводскую канцелярию. Та вносила запись в особую шнуровую книгу, в которой залогодатель и залогодержатель расписывались, что обязательственные отношения между ними прекратились. По учреждению о губерниях, эту формальность выполняли судебные места. При отказе залогодержателя принять следуемую сумму таковая представлялась в канцелярию, которая принимала меры к вручению ему денег и истребованию от него закладной. Во втором случае Указ 1737 г. отменил суровое постановление Уложения и постановил новый порядок взыскания по просроченным закладным. Не закрепляя имущество за залогодержателем в течение двух месяцев, воеводская канцелярия предоставляла залогодателю право в последующие шесть месяцев исполнить платеж. В случае неплатежа по истечении всего восьмимесячного срока, имущество продавалось с торгов. Если вырученная от продажи сумма превышала размер долга, то остаток возвращался собственнику заложенной вещи. Если предлагаемая на торгах сумма была ниже размера долга, то кредитор мог оставить вещь за собой без права с его стороны требовать недостающего с остального имущества должника. Однако разорение последним заложенного имения лишало его этой льготы, давая право кредитору обратить взыскание на все прочее имущество должника. Эта крупная реформа, превратившая русский залог из права на присвоение в право на удовлетворение из стоимости, вырученной продажею, не могла не вызвать интерес со стороны цивилистов. Так, А.А. Башмаков, останавливаясь на последствиях залоговой продажи, находил, что "раз в нем устанавливается обязанность выдачи излишка залогодателю, нужно для полного соответствия налагать на этого должника личную ответственность в случае неудачной продажи. Указ же решает, что, если продажа состоится при предложениях, не соответствующих залоговому долгу и при нежелании залогодержателя оставить вещь за собой, недоимка не взыскивается с остального имущества должника, такая добавочная ответственность наступает лишь в случае обмана со стороны залогодателя"*(24). Однако, согласно Указу 1737 г., предмет залога всегда считался достаточным эквивалентом, и расширение ответственности являлось непозволительным злоупотреблением со стороны залогодержателей. Понятно, что Указ 1737 г. не мог ввести добавочное взыскание по закладной, особенно если учесть, что целью Указа было облегчить положение должников, которые в силу просрочки лишались стоимости, большей частью превышающей размер долга. Указ хотел устранить положение, создаваемое этой просрочкой, которая без всякого основания обогащала кредитора.